Рукопись Бэрсара - Страница 98


К оглавлению

98

— А если мы просто умрем?

— Не знаю, — сказал он ей. — Я не хочу, чтоб ты умерла. Если ты пойдешь в Легион, так и я пойду… чтоб тебя искать.

— Значит дело только за мной? — она невесело засмеялась. — Вот видишь, Альд, а ты говоришь о свободе! Я не очень хочу исчезать, задумчиво сказала она, — но я тоже не хочу в Легион. В конце — концов, что такое смерть по сравнению… с этим? Если бы я могла отыскать того, кто изобрел этот мир! Я просто не верю, — сказала она. — Если есть выход… Альд, — сказала она, — кажется, я понимаю! Выход есть, но он… Хорошо, сказала она и вскочила с песка. — Пусть так и будет. Идем на прорыв!

Опять мы идем неизвестно куда, и серое небо смешалось с тяжелой водой. По серому сквозь серое и кругом ничего. Вот тебе твоя правда, подумал Алек, вот она тебе, твоя проклятая правда. В который раз? угрюмо подумал он, и сколько раз здесь опять проходить, если опять не вырвусь?

По серому сквозь серое и серо внутри, и все просвечено до конца безрадостным светом. И где — то там, вдалеке, лежит его жизнь, нелепая и жестокая жизнь — от скудного детства до смерти. Дурацкая выдалась жизнь, подумал он, сперва убивал, потом убили меня, и все началось сначала. Зачем это было надо? подумал он. Зачем я родился, за что я убит, и для чего я мотаюсь в проклятом кругу?

…Я стояла возле окна, и дождь лупил по обвисшему саду, и на дорожках лопались пузыри. Дождь и домик в саду. О боже! подумала она, так вот что это такое! Я даже не помню, как его звали, я помню только, как я его любила. Он глядел на меня и молчал — что можно сказать, когда тебя предают? Я любила его и я его предала. Я всегда предавала, подумала она, чаще себя, но достаточно часто и других. И не стыжусь, сказала она себе. Если бы не предавала, я бы не стала тем, что я есть, тем единственным, чем мне стоило стать.

Там, внизу, лежала вся ее жизнь, короткая и безмерно большая. Все уместилось в ней: сражения и любовь, холодное честолюбие и ночная тоска, задушенная нежность и вечная жажда боя.

— Я стала тем, что я есть, — сказала она себе, — а смерть зачеркнула меня и оставила мне Легион. Но чем эта ложная жизнь отличается от настоящей, от той, которую мне пришлось дожить?

…Мгновенная жизнь выступала из пустоты щемящим и красочным облаком воспоминаний. Друзья, лица девушек, трепетный луч маяка, зыбкие детские улочки Тайразо и лестница, уходящая прямо в море. Он оттолкнулся от скользкой ступеньки и нырнул, ушел в зеленую сочную глубину и плыл под водой, пока хватило дыхания. А когда он вынырнул, берег был далеко, и тяжелое красное солнце садилось в воду, а от солнца прямо к нему тянулась сияющая полоса, дробящаяся, текущая желтым и алым.

Он был один — маленький мальчик в огромном море, и это море принадлежало ему. И весь этот мир принадлежал ему, и вся его жизнь — от первого до последнего вздоха — принадлежала только ему.

И даже, когда все угасло, робость еще трепетала в нем, потому что его смерть принадлежала только ему…

— Альд! — закричал Алек, когда их швырнуло назад и покатило по серому, как опавшие листья.

— Альд! — закричал он, кидаясь навстречу второму удару, и опять его сшибло назад, как букашку с руки. Но он зарычал и снова пошел вперед, опять и опять, пока не очнулась Инта.

— Оставь, — сказала она. — Некого звать. Он уже свободен.

Маленькая фигурка, черная на сером, спокойная, как всегда.

— Иди сюда, — сказала она. — Я так и думала, что мы не пройдем. Просто не хотела ему говорить. Он бы нас не оставил.

— Почему? — спросил Алек. — Почему? — У него были бешеные глаза, и она погладила его по руке.

— Потому, что мы — это мы, и нам не нужна свобода. Мы — это мы, опять сказала она, — что бы мы делали со своею свободой? Я не хочу ничего стыдиться…

— А я не стыжусь, — ответил Алек, — я давно за все заплатил.

— А я нет, — задумчиво сказала она. — Я ведь привыкла думать, что вся моя жизнь чем — то определена — войной, воспитанием, традициями семьи, воинским долгом, присягой — и в этой заданности я казалась себе свободной. А если бы мне в каждом случае был дан выбор — чем тогда окажется вся моя жизнь? Цепью предательств — больших и малых, ненужных жертв и бесцельных убийств. Значит, я должна презирать себя? Зачем мне такая свобода, Алек?

Они стояли, держась за руки, и что — то уже мерцало внизу. Сквозь серое, словно река сквозь тучи, изменчивый, будто рябь на воде, текучий узор из серебряных точек. Вот так мы смотримся со стороны: цепочки из белых искр и красные вспышки.

— Это… он?

— Да.

— А если вернуться назад?

— Назад не вернешься, — угрюмо ответил Алек. — Я пробовал.

— А вперед?

— Нет, Инта. Только вниз.

Она поглядела вниз, на яркие огоньки ненастоящего боя. Когда — то я часто играла в такие игры. Мне нравилось в них играть. Наземные операции, деблокада планеты, высадка десанта с нестабильных орбит…

Бездарные игроки, подумала вдруг она, четвертая цепь под ударом, сейчас ее просто выжгут. Она уложила цепь, и смутное сопротивление… нет, воспоминание. Вот так бывает, когда неясен Сигнал, и ты не знаешь, как быть в середине боя.

Она уложила цепь, и залп пронесся над ней, а цепь полыхнула огнем, и встречная цепочка искр распалась на редкие блестки.

И тогда она подняла цепь и повела на прорыв, а пятая черт знает где, и надо ее подтолкнуть…

Что — то случилось. Лопнуло, оборвалось, рассыпалось на осколки, и пустота до крика…

Она подняла глаза. Все тот же изменчивый мир никакой, тускло — серый и пустота. До крика.

— Алек! — сказала она. «Алек», — сказали ее губы, но Алека нет, хоть он и стоит рядом с ней. Что — то лопнуло, разорвалось, разбилось, и между ними стена из каменеющей пустоты.

98