Рукопись Бэрсара - Страница 176

176

— А вы откуда?

— С Малка, — быстро сказала Суил.

— Далеконько. Это же какая беда вас гонит?

— Истинно, что беда, добрый человек! Брата на святого Гоэда забрали, а в дому без меня пять ртов: мать, да невестка, да маленьких трое. Оно и выходит, что мне услуженье идти. Дядя вот проводить вызвался.

— Да, девка, хлебнешь лиха!

— Что делать, мил человек, беда беду ищет!

К городу подъехали в сумерках, и Суил уверенно повела меня по раскисшей улицы вдоль добротных заборов. Тяжелая калитка, мощенная камнем дорожка, какие — то смутные постройки, длинный бревенчатый дом.

И опять нам открыла женщина.

— Суил, голубушка! — закричала она. — Вот радость — то! Ой, как промокла!

— Я не одна, Ваора, — осторожно сказала Суил. — С дядей.

Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая улыбка протекла по бледным губам.

— Не больно — то дядя на тебя походит!

— Беда, коли б на мать — отца не походила, а что с дядей не схожи, то не грех.

Ваора почему — то зашлась смехом, так, хохоча, и потащила девушку в дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:

— Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому моем.

Вдвоем со служанкой они быстро накрыли ужин, потом она отослала служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла ладошкой щеку, сидела и молча смотрела.

— Чего это ты затуманилась, Ваора?

— А с чего веселиться?

— Что — то у тебя на дворе не так?

— А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала, — она засмеялась негромко, злобно. — Поднялся с войной ровно на доброй опаре — еще пятерых подмастерьев взял. А я его и прижала. Три раза уходил… ничего, воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять… со всем обзаведеньем…

Дикая злоба была на лице Ваоры; сузились и засверкали глаза, выглянули из — под верхней губы мелкие зубки, и сразу она удивительно похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:

— Думал, оболтает меня, при расчете надует… не на таковскую напал! Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор… с крючками. Еще до мяса его обдеру!

— Зачем, Ваора?

— А зачем он тогда смеялся?

— Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?

— А до тех — то мне не достать!

Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.

А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди скрипов и шелестов старого дома и думал, как же нам мало надо. Поел, обогрелся, выспался — и все по — другому. Глядишь на вчерашний день из сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли так глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я — но вчерашний, недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть — самый естественный выбор и жизнь человека — совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не в этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это тоже немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно, очко в его пользу — я сам хочу пойти и увидеть своими глазами…

А дом просыпался. Прошлепали по коридору босые ноги, послышались голоса. Один — недовольный принадлежал Ваоре. Я улыбнулся. Хозяюшка с грешными глазами и грешной улыбкой. Неплохо, если б она пришла меня разбудить…

…И опять мы плыли по загустевшей за ночь грязи. Пусто было на улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.

— Ваора твоя родственница? — спросил я.

— Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать их было — все дружки дяди Огила, — а для самого столб стоял с железным ошейником.

— Прости, Суил.

— Да чего там! Тебе — то откуда знать!

— А Огил тоже тут жил?

— Нет, — ответила она чуть оживившись. — В городе. У него там дом был. Краси — ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый, а с отцом запросто. А теперь там кеватец живет.

Сказала — и опять омрачилась.

Переулок вытек в улицу — широкую, разъезженную колесами. С одной стороны она вытягивалась в дорогу, с другой — упиралась в надвратную башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и наглые, боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или в грязных пышных одеждах; каждый из них был сам по себе, и все они составляли толпу, и она толкалась, галдела, вопила, раздавалась перед повозками и жидко смыкалась за ними.

Очень странное ощущение. Все это словно меня не касалось; я был только зритель — смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм. Но утренняя сырость, брызги из — под колес, ошметки грязи, запахи, толчки, превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность того, что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как во сне, меня вело, несло, влекло, куда — то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со мной.

Вместе с толпой мы втиснулись в жерло башни, кто — то прижал меня к створке громадных ворот, и я едва не упал, заглядевшись на зубья поднятой решетки.

В городе стало чуть легче. Старый Квайр изменился мало: те же серые, слипшиеся дома, узкие улочки, бегущие к центру, к двум насупленным башням дворца. Все, как спустя триста лет — но только на первый взгляд.

Мой Старый Квайр был обманом, ловушкой для туристов, и за древними фасадами прятались лишь кабаки, рестораны, игорные дома и совсем непристойные заведения. Днем его заполняла праздная любопытствующая толпа, где кишели лоточники, зазывали и гиды, ночью, в угаре веселья, их сменяли другие люди: проститутки, размалеванные юнцы, молодчики с ловкими руками.

176