Рукопись Бэрсара - Страница 73

— Ну и что же делать? — спрашиваю. — Наплевать на нас?

Прямо тошно мне стало: ведь он — то из них лучше всех ко мне настроен. И по Наставнику чую: все правда, что он говорит.

— Нет, — отвечает. — Просто решение должно быть обосновано безукоризненно, так, чтобы оно не оставляло никаких иных вариантов.

Знакомая песенка! Сколько это годков я ее слушаю? Что это у них за общество такое, что само ничего решить не может? Все ему надо разжевать, в рот положить, да еще и за челюсть придержать, чтоб не выплюнуло!

— Ладно, — говорю, — давайте обосновывать. Что вам для того надо?

Главный с облегчением даже:

— Нужны непосредственные наблюдения за твоими соплеменниками с тем, чтобы определить уровень и прогноз токсического воздействия как в физиологическом, так и в генетическом плане.

Все, как Наставник говорил.

— Ну что, — отвечаю, — дело нелегкое и небыстрое, а делать надо. Здесь — то, — говорю, — уж ничего не выйдет, испортили насовсем, других людей надо поискать.

Не понравилось это им чего — то.

— Что такое? — спрашиваю. — Что вам не подходит?

Главный отвечает, что эту местность, мол, они обследовали, определили уровень и состав загрязнения в любой точке, так что могут выявить самые тонкие закономерности и соотношения.

Ну, я ему и говорю, что это самое легкое и что пока с контактом наладится, они всюду такую работу тридцать раз проделают.

Они прямо — таки перепугались.

— Это настолько сложно? — спрашивают.

Ну, чудаки!

— Так я ж там чужой буду! — говорю. — Это ж пока я людей к себе приучу! Может, там еще и язык учить придется! Ну и потом, — говорю, — пока я жизни тамошней не пойму, всех тонкостей не узнаю, с какой стороны мне за дело браться?

Они еще пуще приуныли.

— А здесь, — спрашивают, — можно избежать этих трудностей?

— Здесь, — отвечаю, — трудность одна: что люди против вас настроены, что они меня и слушать не станут.

— А в другом месте? — спрашивают.

Я только плечами пожал: откуда, мол, знаю? Все от меня зависит. Не оплошаю, то и выйдет.

Ну, дело на том сразу и заглохло. Невтерпеж им, видишь ли. Сразу уперлись, что здесь и только здесь надо пробовать. Наставник хотел было за меня вступиться, так они на него всей бандой кинулись, мне же и отбивать пришлось. Повоевал я малость, да и сдался, потому что — бесполезно. Ведь если б они и вправду хотели успеха добиться, а им на деле совсем другого надо. Так что слова — то зря тратить? «Попробую, — думаю. — Хуже все равно не будет, хуже некуда, а вдруг получится?»

Ну, взялись мы с Наставником готовиться. Что — то разладилось у меня с ним. Чую: худо ему, помочь хочу, а он не поддается, заслоняется. Прямо спрошу, и то не ответит, отговорится. «Ладно, — думаю, — пусть время доспеет.»

А заботы и ему хватало. Перво — наперво, свет. Столько — то годков по сумеркам жил, надо же глаза приучить, чтоб за ночь не держаться. Ну и одежонку бы поприглядней, не те ремья, что сам себе смастерил. Тоже не больно просто: попробуй им растолкуй, как оно видеться должно, особо насчет цвета. Ну, мало ли. Всякого хватало.

Эх, каково было, когда я впервой из колодца вылез! По сумеркам выбрался, под самую зореньку вечернюю, глаза попытать. Вылез — и прямо страх взял: во все — то стороны простор немерянный, глазу не во что упереться. Небо кругом — серо — голубое, а за дымкой сизой чуть предгорье означилось. А запад — то весь горит — светится, поверху еле — еле розовое, а что ниже, то гуще цвет, кровавей. И запахи навалились, даже голова отяжелела. Слышу, как трава пахнет, и не то что трава — всякая былинка, всякий стебелек. А от земли свой дух: теплый, сухой, сытый. Родное все такое, позабытое, детское. Прямо душу свело! И в ушах щекотно: ветер поет, трава шелестит, мелочь травяная шуршит, трещит, позвенькивает. Стою и ни наглядеться не могу, ни надышаться, ни наслушаться. Ветер щеки потрагивает, волосы шевелит, а у меня слезы из глаз. Как же я себя обобрал — обездолил за годы — то подземные! И такая у меня злость, такая тоска: коль впустую все обернется, кто мне за это отдаст? Кто мне молодость мою потраченную возвернет?

Ну, план у меня был простехонек: подловить кого из знакомых и наедине потолковать. Получится, поверит он мне — попрошу еще кой — кого подвести. Ну, а кучка будет — можно уж на деревню идти, со стариками речь вести. Оно, конечно, говорить легко, а как обернется…

Время было середина лета, нижние поля уже посжинали, на верхних народ копошился. Оно и хорошо, оно и худо. Хорошо, что поля в лесу, всякий на поле один, соседа не видит, не слышит. А что худо, так по себе помню, как там беспокойно. Горы — они завсегда с подвохами, всякий год что — то да приключится.

Пораздумался я и решил, что Фалхи объявлюсь. Фалхи — то семипальный в свои детские годы у нас заводилой был, отчаянней парнишки не сыщешь. И ко мне всегда вроде по — доброму. Это уж потом, как вырос, отворотился: что ему с мальцом?

Долгонько я его выглядывал, потому что он новое поле себе выжег, на Двугорбой горе. Прежде — то в эти места наши не забирались, видать совсем плохо стало понизу родить. Затемно в кустах прихоронился, да так день и просидел, не вылез. Растерялся я, если честно. Вроде и знал, что постарели однолетки мои, а только чтоб Фалхи…

Нет, он не вовсе старый стал — крепкий такой мужик, еще в силе, только что волосы белым присыпало и борода пегая. А вот с лица… ежели бы не шрам на щеке памятный — это он в яму свалился зверовую, я его оттуда и вытаскивал — засомневался б. Обломала его, видать, жизнь, укатала. Как черная кора стало у него лицо — все в морщинах да рытвинах, и глаза без свету. Работает он, а сам все дергается, через плечо поглядывает. «Эх, думаю, — оплошал я с Фалхи, надо бы другого приискать.» А кого выберешь? Если уж Фалхи стал такой…