Рукопись Бэрсара - Страница 263

263

Господи, как же мне хочется поговорить с кем — нибудь на человеческом, на родном своем языке!

Уже привычный сценарий обычного года: весной дипломатия, летом — война, зимою — хозяйство. Зима далека, а лето уже на носу.

В прошлом году мы очищали восток от олоров вокруг от проложенных нами дорог. В этом году мы сражаемся за железо. Колониальная война. Я давно не стесняюсь таких вещей и не оправдываюсь стремлением к всеобщему благу. Нет никакого общего блага. Есть благо моей семьи и моего народа, и только он интересует меня.

Железо — это власть над Бассотом. То, что мы производим, не имеет хожденья в лесах, но железные топоры, ножи и посуда…

Железные топоры цивилизуют Бассот. На юге, где железо обильней проникло в страну, есть племена, перешедшие к земледелию.

Кажется, я уже взялся за оправдания. Железо облагодетельствует Бассот, и я — благодетель миротворец… Отнюдь. Война уже тлеет в лесах. Два года потратил Эргис на объединение пиргов и полгода на то, чтобы сделать талаев и пиргов врагами. Не мелкие стычки, а затяжная война, и скоро мы вступим в нее — за свои интересы.

Нет общего блага — есть благо моей страны. А какая страна моя? Кеват, раздираемый смутой, таласаровский Квайр или только Бассот?

Эмоции против логики? Позовем на помощь Баруфа.

— Меня умиляет твоя эластичная совесть, — легко отзывается он. — Сначала ты затеваешь бойню, а потом принимаешься ужасаться.

— Или наоборот.

— Или наоборот, — соглашается он. — Если ты знаешь, что сделаешь это, зачем тратить время на сантименты? В конце концов есть одна реальность — будущее. Прошлое прошло, а настоящее эфемерно. Ты говоришь «есть», а пока договорил, оно уже было.

Нет, думаю я, высшая ценность — это «сейчас». Вот этот самый уходящий в прошлое миг.

— Не так уж много у тебя этих самых мигов, — отвечает во мне Баруф. — Зря ты полез против Церкви. От наемных убийц тебя защитят. А от фанатика? Церковь найдет убийцу среди самых близких и самых доверенных.

— Нет! — отвечаю я и знаю, что да.

Я боюсь. Я еще не привык к этому страху. Я еще вглядываюсь с тревогой в лица соратников и друзей. Ты? Или ты? И мне очень хочется думать, что это будет кто — то другой — тот, кого я не знаю, и кого еще не люблю.

Началось. Мы заложили поселок Ирдис на выкупленных землях, и талаи напали на нас. И все это провокация чистейшей воды. Мы выкупали спорные земли, но говорили только с одной стороной. Мы, чужаки, начали строить поселок, не известив — как полагалось — талайских вождей. Ну что же, у нас есть убитые, и, значит, есть право на месть. Мы можем теперь принять сторону пиргов, не настроив против себя все прочие племена. Ирдис стоит войны. Залежи железной руды, а вокруг неплохие земли. Здесь будет металлургический центр, и он сможет себя прокормить.

Баруф прав, если дело уже на ходу, пора отложить сантименты. Недавний Тилам Бэрсар осудил бы меня. Будущий тоже наверняка осудит. Но дело уже на ходу, и завтра я выезжаю, к сожалению, с Сиблом, а не с Эргисом. Эргис уже улетел. Пирги — его друзья и родня, и он откровенно не любит талаев. Я, пожалуй, наоборот. Но пирги — коренные жители этих мест, а талаи — одно из племен племенного союза хегу, и они лишь два три поколения, как пробились на север страны. Пиргам некуда уходить, а талаев мы можем прогнать на исконные земли хегу. Такова справедливость лесов, и удобней ее соблюдать.

Мать приболела, и сейчас я сижу у нее. Матушка стала похварывать с этой весны, и когда я гляжу на ее исхудалые руки и осунувшееся лицо, новый страх оживает во мне. Я еще никогда не бывал сиротой. Когда умерли те чужие люди, которых я звал «отец» и «мать», мне было только немного грустно. Но если я потеряю ее…

— Сынок! — говорит мне она, и я сжимаю ее исхудалые пальцы. Что я могу ей сказать, и что она может ответить мне? Нам не о чем говорить. Только любовью связаны мы, великим чудом безмолвной любви, и пока со мной остается мать, мир не пуст для меня…

Мне повезло — я вырвался из войны. Месяц я ей служил: дрался, уговаривал, мирил Эргиса с Сиблом и Сибла с Эргисом, торговался с вождями и шаманами пиргов, клялся, обманывал, увещевал, но лихорадка свалила меня, и меня дотащили до Пиртлы — маленькой лесной деревушки, где очень кстати нет колдуна.

Главное сделано — я уже не боюсь проиграть. Поршень пришел в движение и толкает талаев на юг. Я не хочу видеть. У меня нет неприязни к талаям, и если б не время… Я мог бы потратить несколько лет и сделать все без войны. Но у меня нет этих лет. Пять — шесть лет, если удастся то, что я начал…

Лихорадке уже надоело меня трепать. Я к ней давно притерпелся, даже слегка полюбил. Несколько дней кипятка и озноба — и неделю приятной слабости, когда можно валяться в постели. Почти единственный отдых, позволенный мне.

Я валяюсь на шкурах в Доме Собраний, и тут нет даже нар, но здесь достаточно места для пятнадцати человек, и здесь мы не в тягость селенью. Единственный не упрятанный в землю дом, и в тусклом окошке — Карт варит мне травяной настой.

Карт теперь мой оруженосец. Оруженосец, телохранитель, немного слуга — но так лучше для нас обоих. Для меня — потому, что могу я ему доверять, это глаза и уши Суил — но только Суил. Для него — потому, что так он избавлен от всех унижений родства с именитой особой, он только оруженосец, телохранитель и немного слуга. А Кас уверен, что я пригрел родню, и тоже считает, что все в порядке.

Жаль только, что никто на свете не заменит мне Дарна…

Я думаю вперемежку о важном и пустяках. О том, что я уже ничего не могу изменить. О том, что я уже ничего не хочу менять. Я это решил еще три года назад, в ту черную зиму в Ирагском подвале.

263