Рукопись Бэрсара - Страница 23

Я медленно опускалась в горячую дрему, все плыло покачивалось, кружилось — и вдруг толчок, холодная острая ясность, я села рывком, открыла глаза и увидела ильфа. Золотисто — зеленая тоненькая фигурка, словно луч, упавший сквозь толщу листвы.

И вовсе он был не человек! Золотистая гладенькая шерстка и огромные ночные глаза. Ни морщинки на тонком лице, но я поняла вдруг, как он стар.

— Тише! — сказал он, — другие меня не видят. Существо без имени, сказал он беззвучно, — не надо меня бояться.

У меня есть имя! сердито подумала я.

Это звук без смысла, как и тот, каким ты зовешь Наори.

Наори?

— Его имя для _т_э_м_и_ Онои, для Отвечающих — Наори. У него много имен, — сказал старик. — У него уже все имена, потому что он — взрослый.

Я смотрю на него и не знаю, что спросить. Слишком много вопросов, они сбились в клубок и мешают друг другу.

— Нет! — сказал он. — Мне некогда отвечать. Я уже не Живущий. Я пришел из Второго Предела, и Общее не помогает мне.

— И ты не боишься?

— Разумный должен делать то, что считает правильным сделать. Общее было неправо — нельзя решать за разумных. Я пришел, чтобы услышать тебя и чтобы дать тебе имя — истинное имя, которое позволит тебе возвращаться. Помолчи, — сказал он, — мне нужно войти.

Он долго молчал, полузакрыв глаза, а потом открыл их и улыбнулся. Но улыбка не тронула тонких губ, она просто повисла вокруг него легким облачком доброты и веселья.

— Бедные дети! — сказал он. — Общее вас боится, потому что не может понять, а вы — только дети. Неужели в том мире, откуда вы пришли, с вами не было взрослых?

Мы не дети! подумала я сердито. А если и дети, то лишь потому, что вы лишили нас мудрости наших предков!

— Но они не были мудрыми, — мягко ответил ильф, и в беззвучном голосе мне почудились печаль и участие. — Они убивали деревья и губили живущих. Они портили горы и делали землю мертвой. Они боялись и убивали.

— И вы загнали нас в горы? Заперли в клетку?

— Мы дали вам богатый обширный край, где было все, что надо для жизни. Мы дали вам время, — сказал старик. — Мы просто хотели узнать, что вы такое и чем вы станете, если вам не мешать.

А мы истребили друг друга…

— Потому, что мы оставили вас без присмотра. Детей нельзя оставлять без присмотра — они еще не разумны и могут себе навредить. Смотри в меня, — сказал он, меня охватило тепло, спокойные, ласковые, золотисто — зеленые волны качнули меня и поставили на песок, и стало так радостно, так легко… — Я дал тебе имя, — сказал мне беззвучный голос, — когда ты станешь взрослой, ты узнаешь его в себе, — и все уже плыло, покачиваясь и кружась, в прохладную зелень, в горячую дрему…

— Ортан! — вскрикнула я в запоздалом испуге. — Ортан, что это было?

— Я не знаю, — сказал он. — Откройся. Дай мне войти.

И совсем как ильф, он молчал, полузакрыв глаза, и лицо его было далеким и непонятным. И, как ильф, он улыбнулся, когда открыл глаза. Это была просто улыбка, улыбка губ, но мне все равно почудилось возле него легкое облачко доброты и веселья.

— Все хорошо, — сказал он. — Общая Память взяла то, что ей надо. Теперь, — сказал он, — нам бы только дойти до моря.

— Это твой друг? Один из тех?..

— Да.

— Он тебе помогает?

— Нет, — сказал Ортан. — Он просто сделал то, что считал правильным. Мне нельзя помогать, — сказал он. — Я выбрал сам и должен сам дойти до конца и принять то, что влечет за собой мой выбор.

— Ортан, значит, нас оставят в покое?

— Нас — да, — сказал он, и лицо его потемнело. — Это хорошо для нас, но плохо для всех людей. У нас не будет права на выбор. Сообитание определит все само, потому что мы неразумны. Поспи, — сказал он. — Мы будем идти без привалов до самой ночи. Завтра нам не удастся много пройти.

И я спросила, уже уплывая в дрему.

— Ортан, а что такое Первый запрет?

— Нельзя убивать взрослых самок, — ответил он неохотно.

Ортан сменил направление и уводит нас на восток. Мы уходим все дальше от прежнего курса; местность меняется, появились холмы и все больше рощ не сказочных рощ — привалов, а самых обычных — из раскидистых растов.

Мы идем и молчим; сегодня легче идти, нет истомы и этой странной тревоги. То, что я наговорила вчера… интересно, он сердится на меня или слова мои для него ничего не значат?

Ортан замер и поднял руку. Он стоит и вслушивается в себя, и лицо его неподвижно, как камень. Вечный серый гранит, неподвластный страстям…

— Норт! — сказал он. — Мы будем драться. Нам повезло: это только луры. Если мы не нарушим закон, может быть, удастся спастись.

— Какой еще закон? — спросил, усмехнувшись, Норт. Кажется, он рад, что удастся подраться.

— Никакого оружия. Только руки и зубы.

— Нич — чего себе! — сказал Норт.

А потом появились звери. Серые хищники, не очень большие, но их было много. Десятка два или три.

— Элура! Возьми Илейну и поднимитесь на холм. Вас не тронут.

Не думая ни о чем, я взяла за руку Илейну и отошла немного назад. Это безумие. Им не выстоять против стаи.

Ортан и Норт стояли плечом к плечу, и я вдруг подумала: а это красиво! Двое сильных мужчин против стаи зверей.

А потом я не думала ни о чем. Серая волна накатилась на них. Налетела, окружила, сомкнулась. Вой, рычание, хриплый визг. И опять, как тогда в горах: как будто что — то взорвалось. Мощное движение, за которым не успевает взгляд, и Ортан уже на ногах, и несколько серых тел распластано на траве. Он повернулся в Норту, ага, вот и Норт на ногах, но тут дело хуже: яркая кровь на куртке, кровь течет по лицу, он шатнулся, но устоял, и опять на них налетела волна, туча серой ярости, воющего безумия.