Рукопись Бэрсара - Страница 190

190

— Здравствуйте, гости дорогие! Ко мне или за мной?

— За тобой, — мрачно буркнул Ирсал.

— Ладно, с матерью прощусь…

Он молча заступил мне дорогу.

— Хочешь, чтобы она по городу меня искала?

Отодвинул его плечом, вернулся, подошел к застывшей у печки Синар. С пронзительной нежностью — я сам удивился ее силе — обнял ее хрупкие плечи и, с трудом улыбнувшись, сказал:

— Бог тебя храни, матушка. Тут дело спешное, ты не тревожься, если вернусь не скоро.

— Сыночек, — тихо сказала она, — сыночек!

— Ну, чего ты испугалась? Просто заработать можно.

А Суил молчала. Глядела на меня… как она смотрела! Я чуть было не поверил… Ей я сказал:

— Поживи здесь, Суил, не оставляй мать. Будь осторожна. Ради бога, будь осторожна!

Я оглянулся в дверях и опять удивился тому, как мне больно. Будто это и правда дом, где я родился, и эта старуха — моя родная мать. Будто Суил… будто я и правда ей дорог. Неужели я их нашел лишь затем, чтоб сейчас потерять? Было очень горько так думать, но в этой горечи пряталась радость. Непонятная радость и сумрачная надежда, словно жизнь моя обрела вдруг новую цену, потому что на этот раз мне есть, что терять.

Сумерки загустели, только что было светло, а теперь я едва различал Ирсала, шедшего впереди. Третьего я не видел, слышал только скрип снега; иногда мне казалось, что он там, позади, не один. Зачем? Я все равно не сбегу. У них в руках Синар и Суил.

Было совсем темно, когда кончился город. Прошли пару сотен шагов по нетронутому снегу и встали перед чем — то огромным, бесформенным, черней темноты.

— Пригнись, — приказал Ирсал и завязал мне глаза.

— Боишься, что меня не прикончат?

— Не болтай, — посоветовал он. — Поменьше ершись — целей будешь.

В этом доме была уйма углов, на которые я наткнулся, и ступеней, с которых я едва не слетел. Мы сворачивали, спускались, поднимались, это был целый город, я измучился и отупел до того, что совсем перестал бояться.

Наконец наши странствия кончились, мы свернули в последний раз, и Ирсал снял с меня повязку. Я открыл глаза и сразу закрыл, ослепленный внезапным светом. Постоял так мгновение и оглянулся.

Огромный зал, лишь один конец кое — как освещен, и особенная ледяная сырость намекает, что мы сейчас под землей. Декорация из романов Кэсса, не хватает лишь привидений.

Привидения медлили, но когда привыкли глаза, я увидел, что вне освещенного круга, в промежутке между светом и тьмой, сидят какие — то люди. Я не мог разобрать, сколько их там, но это было неважно. Просто я стоял на свету, а они глядели из темноты, и я был одиноким и беззащитным.

А молчание длилось. Тянулось, разрасталось, давило, и страх — сначала совсем небольшой — тоже рос и густел во мне.

Впервые я один на один со Средневековьем, и это особенный страх — совсем как в ночных кошмарах, когда что — то грозное, без лица ползет на тебя, а ты не можешь ни крикнуть, ни шевельнуться. Кажется, миг — и я упаду на пол и поползу в темноту.

Эта картинка: я ползу на брюхе, и публика одобрительно наблюдает за мной — вдруг представилась мне так ясно, что стало смешно. Ну уж нет, ребята! Обойдемся.

Я улыбнулся, и публика рассердилась.

— Скажи, человек, ужель ты и в смертный час свой будешь ухмыляться? — осведомился из темноты хорошо поставленный голос.

— Постараюсь.

— Отбрось гордыню свою!

— Это не гордыня, — объяснил я ему спокойно. — Я ведь о вас забочусь. Гаже труса только лежалый труп.

Кто — то фыркнул во мраке.

— Знаешь ли ты, перед кем предстал? — спросил величавый голос.

— Догадываюсь.

— Обвинение тебе ведомо?

— Хотел бы услышать.

— Ты уличен в самом пагубном из грехов: в колдовстве и сношениях с врагами господа нашего.

— Разве я уже уличен?

— Отбрось гордыню свою, человек! Не свирепство подвигло нас, но чистый страх перед богом, ибо угодно ему должно быть дело наше, и всякий грех, могущий замарать его в глазах господних, должно искоренить в людях наших. Согласен ли ты по доброй воле и с открытым сердцем предстать перед судом братским и принять без гнева приговор его?

— А если нет?

— Коль ты не признаешь правоту суда нашего, мы найдем способ передать тебя в руки Церкви.

Даже не страх — безмерное удивление: это возможно? Это со мной? Извечное удивление интеллигента, когда жизнь вдруг дает под дых. И вспомнилось вдруг не к месту, но очень ясно, как меня избивали в первый раз. Уже во второй арест, в первый — морили голодом и гноили в карцере, но не били.

Следователь заорал:

— Встань, скотина! — но я только усмехнулся, и тогда он ударил меня ногой в живот. Я мешком свалился со стула, и они с конвоиром взялись за меня, но пока я не ушел в темноту, пока я еще чувствовал что — то, во мне стояло удивление: это возможно? Это меня, цивилизованного человека, в самом центре цивилизованного Квайра, как мяч, цивилизованные на вид люди?

Я облизнул губы и ответил… надеюсь, спокойно:

— Я хочу кое — что сказать… пока не начали.

— Говори.

— Я — не Член Братства, и вы не вправе меня судить. Но я сам к вам обратился, потому что гибель грозит многим людям, а потом и всему Квайру. Если такова цена вашей помощи, я готов к суду, и без спору приму все, что вы решите.

— Здесь не торгуются!

— А я не торгуюсь. Просто есть дело, которое я обязан сделать. Если вы мне этого не позволите — разве я не вправе просить, чтобы тогда его сделали вы?

Они переговаривались в темноте. Невнятно гудели голоса, и снова я был один… один… один.

190