Рукопись Бэрсара - Страница 10

Волнистая линия Опаленных Гор, зеленых и черных, клубящихся смертью. Костистый хребет отступившего Изиролда и смазанный дымкой неожиданно близкий Тингол.

Прекрасный, уже отрезанный мир…

— Эй! — окликнул полузнакомый голос, и человек появился из — за скалы. Один из вождей локаев — Харт. Высокий, плечистый, со смуглым неожиданно тонким лицом.

— Что, — спросил он. — Красиво?

— Да. Только это уже чужое.

— То чужое и это недолго нашим будет. Не пойдем мы к илирцам, сказал он хмуро. — Всю ночь проспорили — а разве стариков переговоришь? Оно, конечно, илирцы — враги давние, до и дафены нам не чужие. Они — то нас все равно не пожалеют… а грех.

— А я думала, что вы тоже ведете род от Экипажа.

— Мешанцы мы, — спокойно ответил он. — Отцы от Экипажа, а матери — от дафенов. Вот как началась распря, мы от тех и от тех ушли. Сами по себе жить стали — как нам хотелось. Я — то свой род веду от Боцмана Харта. Только ты про слово не спрашивай, не знаю, что оно значит.

— Командир отряда, не принадлежащий к Офицерскому роду. В прошлом веке у Текнов был прославленный боцман Вирк, усмиритель хонов. Это очень древнее слово, Харт, теперь его мало кто знает.

— А ты?

— Я изучала Древний язык и читала старые книги. А вот откуда ты знаешь такие слова?

— Из предания, — ответил он просто. — Так у нас заведено. Меня в Охотничий дом не пустили, пока я всю родословную не отчеканил — от боцмана Харта до моего отца. У нас так: нет корня — нет человека.

— Какой же корень, если вы наполовину дафены?

— А они что, не с Корабля?

Она резко вскинула голову и взглянула ему в лицо. И спросила недоверчиво:

— Неужели ты веришь в Корабль?

— Как же не верить?

— Не знаю, — тихо сказала она. — Когда — то я побоялась спросить у отца. Мне всегда казалось, что это неправда. Наши предки придумали эту ложь, чтобы сделать священной власть Экипажа. Потому, что если не было Корабля, то чем мы лучше других? Почему тогда именно мы должны управлять миром?

— Так и другие с Корабля!

Смотрит и улыбается. Меня тревожит несоответствие: грубая одежда и грубый язык — он говорит на западном диалекте, скудном наречии охотников и пастухов, но тонкое умное лицо и быстрый отблеск мысли в глазах — что — то не так, чего — то я не пойму…

Харт, думаю я, кто ты на самом деле? Неужели оборотень — как Ортан?

— Харт, — говорю я, — вы живете у самой границы. А что за ней?

— Равнина. Сухая равнина — и до самого моря, говорят. Только мы сроду до моря не доходили. День или два — и назад, да и то не все воротятся.

— И вы… вы часто туда ходите?

— Нет. Вон как поняли, что дафены вас одолеют, выбрали пятерых да послали — может, теперь пропустит? Нет. Не пускает.

— Что?

— Оно, — сказал он серьезно. — Что сюда нас загнало и взаперти держит.

— Ильфы?

Он покачал головой и ответил серьезно:

— Про то тебе пускай Черный Всадник скажет. Уж он — то знает.

— Я боюсь его, — сказала Элура и сама удивилась своим словам. — Я знаю, что это глупо. Он был другом отца и не раз спасал ему жизнь. Он спас нас от верной смерти и вывел к вам — и все равно я его боюсь.

Что со мной? Почему я так разболталась?

— Оно и не диво, — ответил Харт, — да только он вас, видать, еще пуще боится. Вон, как очухался — третий день носа не кажет.

— Он… он ушел?

— Нет, — сказал Харт. — Он близко.

Фоилу понравилось у ручья — там сочнее трава, а я поднялся к сторожевому обрыву. Харт назначил мне встречу в безлюдном месте. Я догадываюсь зачем. Он — не главный из вождей, но он — Великий охотник, на большой облаве или в походе ему подчиняются все. Но затевать им облаву или поход решает совет старшин.

Я пришел, но Харт не один. Стройный юноша в походной кожаной куртке, меч на поясе, самострел за плечом…

Мне не надо видеть глазами, ее я чувствую издалека. Терпкий, тревожащий привкус мысли — для меня ее мысли закрыты, только фон. Теплый холод, мягкая твердость, неразделимое то, что не может быть вместе. Я не хочу сейчас подходить. Я не могу сейчас подойти. Я еще ничего не решил.

Харт проводил ее до тропы и вернулся к своей скале. Там, за камнями, нас никто не заметит. Нас — потому что я уже тут: сижу на камне и жду.

С Хартом мне легче, чем с кем — либо из людей — он еще не такой, как мы, но уже не такой, как те, из Орринды. И он говорит мне без всяких приветствий:

— Сильная баба. Собой не больно — то хороша, а уж скрутит — вовек не отпустит.

— Вы не пойдете в долину, — говорю я ему, и он кивает:

— Старики тоже не без ума, Ортан. Больно нас мало. Ввяжемся в драку глянуть не успеем, как без мужиков останемся. Да и илирцам веры нет. Что мы им? Локаи — дикари, локаи — звери…

— Этим летом дафены до вас не дойдут.

— А зимой и подавно! Ортан, — говорит он и смотрит мне прямо в глаза, — ты что, в Нелюдье их поведешь?

— Да.

— Из — за нее?

— Да.

— И что: есть куда иль наугад?

— Есть, — говорю я. — Но я не верю, что мы дойдем.

Харт не задает ненужных вопросов. Если я что — то делаю — значит, на то есть причины. Захочу объяснить — значит, скажу о них сам…

— Сообитанию уже не нужны люди. У него теперь есть мы.

— Вы?

— Несколько десятков молодых и здоровых людей, когда — то спасенных им от смерти. Не знаю, — говорю я, и эти слова отдаются во мне стыдом и болью, — по доброте или так, как срывают с упавшего дерева плод, чтобы посадить семечко рядом с домом.

— Там у вас деревня?

— Не знаю, как сказать. Там остров, большой и плодородный… Кто хочет — сеет. Кто хочет — ловит рыбу. Промежуточное поколение, Харт. Наши дети войдут в Сообитание и смогут жить, где захотят. Эти — нет. Они не могут.